Принц и нищий [Издание 1941 г.] - Марк Твен

Так прошло несколько дней; невзгоды этой бродячей жизни, тупость, низость и пошлость ее мало-помалу становились невыносимыми маленькому пленнику, и он уже начинал чувствовать, что избавление от ножа отшельника было лишь временной отсрочкой смерти.

Но по ночам, во сне, он забывал обо всем и снова восседал на троне властелином. Зато как ужасно было его пробуждение! Начиная с того времени, как его захватили, и до поединка с Гуго тяготы его унизительной жизни росли с каждым днем, и переносить их становилось все трудней и трудней.

На другое утро после поединка Гуго проснулся, пылая местью к своему победителю. Он замышлял против короля всевозможные козни. У него явилось два плана. Один состоял в том, чтобы как можно больнее уязвить гордость и «воображаемое» королевское достоинство мальчика; а если этот план не удастся, — взвалить на короля какое-нибудь преступление и потом предать его в руки неумолимого правосудия.

Следуя своему первому плану, он предложил сделать поддельную язву на ноге короля, справедливо полагая, что это оскорбит и унизит его сверх всякой меры; а когда язва будет готова, он, с помощью Кэнти, принудит короля сесть у дороги, показывать ее прохожим и просить на лечение. Для того, чтобы сделать такую искусственную язву, приготовляли тесто из негашеной извести, мыла и ржавчины, накладывали эту смесь на ремень и крепко обвязывали ремнем ногу. От этого кожа очень быстро слезала, и вид обнаженного мяса был ужасен; затем ногу натирали кровью, которая, высохнув, чернела и придавала болячке отвратительный вид. Больное место перевязывали грязными тряпками, но так, чтобы ужасная язва была видна и вызывала сострадание прохожих.

Гуго сговорился с медником — тем самым, которого король стукнул по голове паяльным прутом; они повели мальчика будто бы на работу, но как только вышли в поле, повалили его наземь; медник держал его, а Гуго крепко-накрепко привязывал к его ноге известковую припарку.

Король пришел в бешенство, бранил их, грозился повесить обоих, как только вернет себе свою корону; но они крепко держали его, забавляясь его бессильными попытками вырваться, и хохотали над его угрозами. Между тем мазь начала быстро разъедать кожу; еще немного, и негодяи сделали бы свое дело, если бы им не помешали.

Но им помешали: появился «раб», тот самый бродяга, который с таким жаром проклинал английские законы. Он разом положил конец затее негодяев, сорвав припарку с ноги короля.

Король хотел взять у своего спасителя дубину и тут же на месте проучить своих недругов; но тот не позволил ему, чтобы не поднимать шума, а посоветовал отложить дело до ночи, когда вся шайка будет в сборе, и никто из посторонних не помешает. Они все вместе вернулись в лагерь, и о случившемся было донесено атаману; атаман выслушал, подумал и заявил, что короля не следует заставлять просить милостыню, потому что он, очевидно, предназначен к чему-то высшему и лучшему, — и тут же, на месте, произвел его из нищих в воры!

Гуго был вне себя от радости. Он уже пробовал заставить короля воровать, но потерпел неудачу; теперь, конечно, никаких затруднений не будет: ведь не посмеет же король ослушаться самого атамана. Он задумал в тот же день совершить кражу, рассчитывая предать короля во власть закона; притом сделать это так искусно, чтобы все вышло как бы случайно, так как король боевых петухов был теперь общим любимцем, и бродяги, не питавшие особых симпатий к Гуго, обошлись бы с ним не слишком ласково, если бы тот вероломно предал товарища общему врагу их — закону.

И вот, в назначенное время Гуго привел свою жертву в соседнюю деревню; они оба медленно бродили по улицам. Один из них зорко глядел по сторонам, выжидая удобного случая осуществить свой злобный замысел, другой так же внимательно всматривался во все закоулки, чтобы при первой же возможности пуститься в бегство и навсегда спастись от своего постыдного рабства.

Обоим представлялись удобные случаи; но ни тот, ни другой не воспользовались ими, так как в глубине души оба решили на этот раз действовать наверняка; ни один не хотел рисковать, не убедившись заранее в удаче своего предприятия.

Гуго посчастливилось первому. Навстречу шла женщина с тяжело нагруженной корзиной. У Гуго злорадно сверкнули глаза, и он сказал себе:

«Издохнуть мне на этом месте, если я не взвалю это дело на тебя! Ну, храни тебя бог, король боевых петухов!»

Он стоял и ждал, — с виду спокойный, но внутренне страшно волнуясь, — чтобы женщина поравнялась с ними; тогда он тихонько сказал:

— Погоди здесь, я сейчас вернусь! — и стал подкрадываться к женщине.

— Погоди здесь, я сейчас вернусь!

Сердце короля наполнилось радостью. Теперь, если только Гуго отойдет далеко, — можно будет убежать.

Но надежде его не суждено было сбыться. Гуго незаметно подкрался к женщине сзади, выхватил узел и побежал назад, обмотав узел обрывком старого одеяла, висевшим у него на руке. Женщина подняла страшный крик: она не видела, как исчез узел, но тотчас же заметила кражу, потому что ее ноша вдруг стала легче. Гуго не останавливаясь сунул узел в руки королю.

— Теперь беги за мной, — сказал он, — и кричи: «Держите вора!» Да смотри, старайся сбить их с толку!

Через мгновение Гуго уже скрылся за углом и помчался что есть духу по извилистой улице, а еще через минуту он опять вынырнул на глазах у всех с самым невинным и равнодушным лицом и остановился за столбом, наблюдая, что будет.

Оскорбленный король швырнул узел на землю; одеяло раскрылось как раз в ту минуту, когда прибежала женщина, а за нею по пятам толпа народа; женщина схватила одной рукой короля за руку, а другой рукой свой узел и, высоко подняв его кверху, начала длинную речь, осыпая мальчика ругательствами; мальчик хотел вырваться, но не мог.

Гуго всласть нагляделся на эту сцену, — враг его пойман и не избежит кары. Он юркнул в переулок и побежал по направлению к лагерю, посмеиваясь, торжествуя, радуясь; он бежал и раздумывал, как бы правдоподобнее рассказать всю эту историю шайке.

Король между тем отчаянно бился в сильных руках, крепко державших его, и раздраженно кричал:

— Пусти меня, глупая женщина! Говорят тебе: я не воровал. Очень нужна мне твоя жалкая рухлядь!

Их окружила толпа, осыпая короля бранью и угрозами; закоптелый кузнец в кожаном переднике, с засученными по локти рукавами подошел к нему, говоря, что нужно проучить его; но в это мгновение в воздухе сверкнула длинная шпага и упала плашмя на руку кузнеца. Владелец шпаги дружелюбно и приветливо сказал:

— Погодите, добрые люди, лучше действовать миром, без злобы, без ругани. Это дело не нам разбирать, а закону. Выпусти мальчика, добрая женщина!

Кузнец смерил взглядом статного воина и отошел прочь, ворча и потирая ушибленную руку; женщина неохотно выпустила маленького короля; зрители неприязненно покосились на незнакомца, но благоразумно молчали. Король бросился с горящими щеками и сверкающим взором к своему избавителю.

Король бросился к своему избавителю.

— Ты долго медлил, сэр Майлс, но теперь пришел во-время. Повелеваю тебе, изруби эту толпу негодяев в куски!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Король арестован.

Гендон, с трудом подавив улыбку, наклонился к королю и тихонько шепнул ему на ухо:

— Тише, тише, мой принц, не болтай лишнего, а еще лучше — совсем придержи язык. Положись на меня, и все пойдет хорошо.

И подумал: «Сэр Майлс!.. Господи, помилуй, я совсем и забыл, что я рыцарь! Удивительно, до чего крепко сидят у него в памяти все его странные и безумные фантазии!.. И хоть этот мой титул один пустой звук, все же мне лестно, что я заслужил его; пожалуй, больше чести быть достойным рыцарства в его царстве мечтаний и призраков, чем добиться ценой унижений графского титула в каком-нибудь настоящем царстве мира сего».

Толпа расступилась, чтобы пропустить полицейского; полицейский подошел и положил руку на плечо короля. Но Гендон сказал ему:

— Тише, приятель, прими руку! Он пойдет послушно — я за него отвечаю. Иди вперед, а он пойдет за тобою.

— Тише, приятель!

Полицейский пошел вперед вместе с женщиной, которая несла корзинку; Майлс и король шли сзади, а за ними по пятам толпа народа. Король стал было упираться, но Гендон шепнул ему:

— Подумай, государь, — твоими законами держится вся твоя королевская власть; если тот, от кого исходят законы, не уважает их сам, как же он может требовать, чтобы их уважали другие? Повидимому, один из этих законов нарушен; когда король снова взойдет на трон, он, без сомнения, вспомнит о том, как, находясь в положении частного человека, он, невзирая на свой королевский сан, поступил, как подобает гражданину, и подчинился законам.